Владимир СУДАКОВ (Петрозаводск) " СЕРДОБОЛЬ – СЕРДЦЕ БОЛИТ… (исторические и культурологические очерки по Северному Приладожью)" - часть 16-ая

НА ЗЕМЛЕ, В НЕБЕСАХ И НА ВОДЕ

 

          Кто заглянет в дневники ладожского путешественника џкова Мордвинова (подсказка питкярантского краеведа П. Ильина), тот непременно отметит с удивлением и его слова о живности Валаама: «В лесах архипелага обитало внушительное оленье стадо. Олени, по сообщению монаха, почти не боялись человека и совсем близко подпускали к себе, брали корм из рук».

И учтите, что книга Я. Мордвинова «Описание Валаамского монастыря и скитов его» вышла в Санкт-Петербурге в 1897 году, а ее автор посетил наши заповедные острова на целых 120 лет раньше.  И позже лесные олени (душа и жизнь первонасельников нашего края саамов) были здесь? До каких пор, если сейчас-то их точно нет?

К северу от Ладоги устойчивое поголовье оленей сохранлось вплоть до конца ХУ111 века. «Последние небольшие стада оленей юга Финляндии населяли пограничные волости к северу от Сортавалы: сохранились сведения, как трех оленей убили во время облавы в конце 1870-х годов, да как один олень забраляЯ с коровами во двор крестьЯнского дома, что было в 1882 или 1883 годах... ‚ 1900 году несколько лесных оленей бродили по участку к югу от Кухмо вдоль государственной границы (имеетсЯ ввиду "административная" граница между Великим княжеством Финляндским и собственно Россией. – В.С.), доходЯ до самого Ладожского озера, где важенки телились в 1880-е годы и откуда зимние кочевки оленей продолжались на остров Валаам до конца столетия...»

Интересны в книге финского журналиста и некоторые страницы, рассказывающие об охотниках на этого зверя. Ну, допустим, такой факт: в конце осени-начале зимы часть оленей шла через охотничьи угодья  карельского сказителя Петри Шемейкка (того самого!) к побережью Ладоги и далее на Валаам, откуда перед таянием снегов возвращалась на летние пастбища. И Петри, естественно, не упускал случая. Любопытно взглянуть и на фото Самули Паулахарью, сделанные в 1907 году, ибо на снимке - сам "страстный охотник на лыжах за оленями», рунопевец Педри (финская огласовка имени) сидит на краешке скамеечки. Видит, белобородый, осанистый старик, неудобно сложив тяжелые ладони меж колен, а за спиной его - изба, заслоняющая небо...

            Краешек моей детской памяти: плывем на теплоходе ОМ-372 (помните?) к Валааму, и отец, спокойно куривший у борта, вдруг мгновенно, как только он это умеет, энергично, нервно даже оживает, весь движение, тычет рукой куда-то вбок, в озеро - тюлень, тюлень! Я смотрю-высматриваю по направлению сухого костлявого его указательного пальца с неразгибаемым до конца после аварии мизинцем. Нет, не вижу. Так и не углядел тогда и не понял, что это такое, толькокакие-то буруны воды на летне-шелковой глади озера...

 Как известно, некогда (более 12 тысяч лет назад) Белое и Балтийское моря соединялись друг с другом цепью проливов. Суша поднималась, и сначала прервалась связь с Белым морем, а 8-9 тысяч лет тому и Ладожское озеро (Ћнежское тоже) стало самостоятельным, отпав от Балтики. Соответственно и единое до того стадо беломорской (материнской) кольчатой нерпы разделилось натрое.

В конце 19-начале 20 веков, считается, на Ладоге обитало масимально 20 тысяч особей тюленя. Затем началась их добыча‚ одном из финских изданий про Северное Џриладожье есть снимок: добытчик уверенно-весело смотрит в объектив фотоаппарата, а у его ног, на камне, вылизанном тысЯчилетними волнами до гладкости - туша нерпы. Так откровенно писал позже об этом финский исследователь (и писатель, и фотомастер) ћха ’аскинен в своей прекрасной - и научной, и поэтичной книге с обилием великолепных фотографий - книге "Семь морей Ладоги" (она издана на русском языке, подарена автором в библиотеки наши): "До зимней войны за отстрелянную нерпу выплачивали вознараждение. Благодаря этой "гонорарной" статистике известно, что на территории, принадлежащей тогда Финляндии, ежегоднаЯ добыча составлЯла в среднем (!) тысячу нерп".

Жили тюленя в "финские поры", продолжилось ее уничтожение и в советское времЯ. В 50-х годах ладожские рыбаки стали применять капроновые сети и в несколько раз возросло количество запутывающихся в них и так погибавших зверей. В одном 1959 году произошло до 700 таких случаев. Но велся и прямой забой нерпы. Еще в начале 70-х наемные зверобои крупного (на южном берегу озера) рыбоколхоза имени Калинина отстреливали бельков -- детенышей тюленЯ, имея план - до 2 тысяч за весну. Били, так как тогда (и до них) считалось, что тюлень виновен в оскудении запасов ценных лосося и сигов. Уловы-то лососевых и сиговых пород рыбы стали снижаться! Да, это так, но по причине совершенно другой: на берегах Ладоги появились ЦБК, совхозы начали применять искусственные удобрения, леса тоже "во благо" посопались своей "химией". Однако во всем обвинили нерпу и, свидетельствуют очевидцы, в приладожских поселках тогда висели плакаты, призывавшие любыми способами уничтожать "прожорливого хищника".

И, между тем, нерпа, напротив, была как раз помошницей рыбаков, ибо поедала известных истребителей лососевой икры - ерша и трехиглую колюшку, тогда как быстрых сигов ей было просто не догнать. А основной пищей тюленя служила (достаточно было проверить содержимое желудка добычи!) - корюшка.

Осознание происходило медленно. В 1975 году ввели запрет на любительскую и спортивную (!) добычу нерпы, ее саму занесли в Красную книгу Так как эндемичный восстанавливающийся вид с узким ареалом ("Международный союз охраны природы, в свою очередь, отнес нерпу к тем видам животных, которым грозит уничтожение". Э.Таскинен): по подсчетам специалистов, в 70-е годы стадо зверя насчитывало 5,1 тысяч особей, в начале 90-х - от 5 (по другим источикам, даже 3) до 10-12 тысяч. Разброс данных действительно велик.

Но такой охраны оказалось недостаточно, так как загрязнение вод продолжалось, что вело к отрапвленим, болезнм тюлен, неспособности его нормально размножатьсЯ. Весной и летом 1988 года одновременно на Балтике и Байкале (далеко, а проблемы те же!) массовая гибель зверей из-за вспышки одной из тюленьих болезней (эпизоопия)-- случилась как раз по этой причине. Сотрудники ЦБК проанализировали состоние отдельных органов погибших в рыболовных сетях нерп на наличие тяжелых металлов и сделали неутешительный вывод: имеются высокие концетрации ртути. Критического уровня они не достигли, как это произошло у сайсенского собрата (там у тюленей нарушился процесс размножения, конкретно - резко выросла частота мертворождений), но приближалась к этому порогу.          

К началу 90-х ладожский тюлень счастливо "отстала" от подобного "прогресса" соседей-родственников, однако радости это приносило немного: "прроцесс шел". И в 1991 году ученые из Карельского филиала АН ССРсовместно с коллегами из Института рыбы и дичи Хельсинки и университета Йоэнсуу стали разрабатывать проект общей программы "Ладожская нерпа" (сайменскую финны изучали, естественно, самостоятельно): сколько зверей в озере, как им живется, что делать, чтобы помочь им? Так, в апреле 1994 года такой учет состоялся при финансовой поддержке Фонда защиты животных "Raija ja Ossi Tuuliaisen saatio" из Лаппеенранты и восточного отделения Лесной службы ФинлЯндии. А весной 1998 года, например, проводилось исследование в районе островов, котрые сортавальцы знают как Курилы - там находитсЯ своеобразный нерпичий родильный дом.

Тогда, в детстве, и высмотри я того, на кого показывал весело отец, разве согласился бы, что это зверь, а не рыба: в моей Ладоге и еще зверюга некий? И услужливо заработало воображение, рисуя чудище сказочное - с огромной пастью, воротами жабер... Долго потом так и думал, что тюлень - крупная рыба...

Ладога - шестое по площади водного зеркала озеро мира и первое в Европе. Обитают в нем 58 видов и разновидостей рыб, наиболее распространенные из которых - лещ, налим, щука, окунь, плотва, ряпушка, судак. Сом и щука считаются самыми крупными их представителЯми, а уж мельче девятиглой колюшки и рыбехи здесь нет.

В число редких рыб нашего, северо-западного "угла" озера попали жерех, линь, синец и чехонь. И среди вовсе уникальных случаев достоин упоминаниЯ и такой: осенью 1988 года в снасти команды капитана Сортавальского рыбозавода К.Степанова попалась... балтийская речная камбала. Естественно, постоЯнный жиель Балтики, лишь иногда заплывающий в южную часть нашего озера, но чтоб в часть северную? Ту рыбеху, видать, гнало все возрастающее загрЯзнение водоема или чисто разведывательнаЯ цель.

16 из основных видов ладожской рыбы сейчас промысловые.

 

СКАЗКА СЕВЕРА

 

       Еще в начале 80-х годов краевед Е.Ф. Бультякова рассказывала мне, что один рыбак как-то проговорился ей: де, видел он на глади скалы в шхе­рах - петроглифы! Но только однажды, а после никaк не мог повторно набрести на это место. При обнаружении же здешних рисунков древних художников между петрог­лифов Бесова Носа на Онего и аналогич­ными, но уже не выбитыми в камне, а писа­ными охрой и красной краской изображени­ями возле финского города Миккели (наидревнейшие из тамошних писаниц ­Астувансалми) появлялся естественный, на мой взгляд неспециалиста, мостик, еще одна опора в истории Севера, в истории его художественного воплощения, но… А вот и не “но”: сей мостик был явлен нам! Финс­кий фотограф и писатель-“природник” Юха Таскинен, совершивший в 1990-х годах со­рок (!) путешествий по северной Ладоге (ихрезультат - книга “Семь морей Ладоги”, Савонлинна 1999, русский вариант которой он зимой прошлого года привез в Сортава­ла и подарил школам и библиотекам), в ус­тье Лахденпохской губы на одном из малых островов, в центре которого высилась ка­менная церковь (что за остров?), углядел такую писаницу: человек в долбленке (плос­кодонке) плывет куда-то в вечность...

Но даже если забыть об этом, и то ­сколько тут родилось (и физически, и твор­чески) профессиональных художников! Не говорю уже о Валааме, где в XIX веке гости­ла и работала великолепная плеяда русских (и не только) мастеров кисти. Открыл сюда паломничество художников в1857 году М.К. Клодт, на следующий год приехал, и еще трижды бывал здесь И.И. Шишкин. Иные (ноне все) великие имена работавших на Ва­лааме мастеров - Ф.А. Васильев, А.В. Гине, А.И. Куинджи, И.И. Левитан, Н.К. Рерих. Двое последних бывали и работали и в Сор­тавала. Кстати, в мае 1941 года картины Левитана (интересно, были ли там его “здешние” работы?), Репина, Серова, Ле­вицкого, Боровиковского и других знамени­тостей из Третьяковки объехали Петроза­водск, Кондопогу и Выборг, но североладож­ские города “проскочили”...

Однако все они видели живописнейший край - скалы и лес на них, фиорды, Ладогу днем и на закате, в шторм и милее милей­шей, купол огромного неба над всем этим первозданным миром, будто замершим в мгновенье творения - видели, хоть и любя, но сторонним взглядом заезжего человека. И то, только многообразие его дикой приро­ды (исключая церковные сюжеты Валаама).

Да, такой скально-водный ландшафт монастырского архипелага, и сам, образно говоря, будучи вечно меняющейся картиной (что обнаруживает, попадая сюда, любой, даже мало-мальски приметливый человек без какого-либо художнического образова­ния), он заслуживал пристального к себе внимания мастеров. Ну, а собственно наш город, искусно встроенный в нее, не говоря уже о селах-деревеньках-хуторах? Их заез­жие русские профессионалы в православ­ной тени Валаама не замечали. Помните, наш край, между прочим, называли и вто­рой Швейцарией, хотя в этом сравнении “вторичность” явно неверна: моя отчина и в природной, и в “жилой” своих ипостасях­ художественно первична. Что и начали до­казывать с середины прошлого века тогдаш­ние здешние хозяева - карелы и финны.

 

СОРТАВАЛА И ВАЛААМ

 

        Инспекторская поездка в качестве пер­вого директора Финляндского Банка (по другим источникам, Монетного двора. - В.С.) в Восточную Финляндию ока­залась плодотворной: в тетради появились рисунки из Пиелинена и Иломантси (конеч­но, есть у него и работа “Хелюля”. - В.С.). И Аугуста Солдан, бывшая учительница рисования в Выборге, изобразила свои род­ные места во многих работах, правда, часть которых является копиями работ более ран­них художников...”

“Первоначально Пекку Халонена при­вел в Сортавала и в находящуюся в ее ок­рестностях деревню Мюллюкюля карелиа­низм. Связи с этим краем прочно закрепи­лись из-за невесты, а затем жены, МайиМякинен, дочери лектора Сортавальскойсеминарии Ееро Мякинена. В Мюллюкюлянаходился дом Майи. Пейзаж стал одной изсамых популярных]"ем в искусстве Финлян­ДИИ...”. Известны его полотна “Первопро­ходчики в Карелии” (1900 год), “Возвраще­ние с работы” (1907 год). Некоторые егосортавальские работы - “Ландшафт на ост­рове Хавус” (1894 год) (кстати, этот остро­вок стал очень притягательным для худож­ников), “Мотив С ладожского берега” (1903 год), а при написании картины “Девушки на веранде” (1901 год) позировали автору “младшая сестра жены Халонена Айно Мякинен на фоне речного пейзажа деревни Мюллюкюля”.

“Халонен... в 1892 году отправился в Маткасельку под Рускеалой (и написал виды этих меcт - В.С.). С ним путешествовал ху­дожник Элин Даниэльсон, доехавший до самого Китее ( работы Халонена этого года - “Дорога на Ойюс”, “Кантелист”, “Ранней осенью”. “Следующее лето Халонен про­вел в Кирьявалахти... в компании со своим двоюродным братом Эмилем Халоненом. Братья совершили поездку в окрестности и написали в 1893-1894 годах несколько кар­тин с видами Ладоги...” Конкретно Пекки ­“Вечернее освещение на берегу Ладоги”, “Мюллюкюля осенью”. А еще “3имний день в Карелии”, “Зимний пейзаж в Мюллюкю­ля” (1896 год)... “Карельская зима впервые появляется в тематике нашей живописи”, ­так оценивает появление этих работ П. Ха­лонена исследовательница его творчества Ауне Линдстрем, чьи слова цитирует Х. Сих­во и М. Руотсалайнен. Маленькая, непри­метная ныне Мюллюкюля становится свое­образной меккой для финских художников. Но продолжу цитирование “Образов Каре­лии...”

“В усадьбе Мюллюкюля поселился так­же житель Хельсинки (год учившийся в Па­риже. - В.С.) Вяйне Хямяляйнен (1876-1940. - В.С.), женой которого была сестра жены Мекки Халонена Хельми... Гористые пейза­жи (речные. - В.С.), пороги, ближние дерев­ни, виды самой усадьбы, а также здеШljиезаводы, мастерские и Ладога с островами ­его любимые темы (назову, в частности, его картину “Вид на Ладогу”, 1900 год. - В.С.)... Он увековечил и кантелиста Ивана Богда­нова, и написал полотно на “калевальскую” тему - “Лемминкяйнен и лось Хийси”.

Начиная с 1904 года Хямяляйнен создал многие работы о хелюльском водопаде. На­пример, в 1907 году картину, изображавшую костер в ночь на Ивана Купалу, разожжен­ный на островке здешнего порога (его “зим­ние” пейзажи - “Озеро В Мюллюкюля вольду”, 1908 год, “Двор В Мюллюкюля”, 1908 год, “Усадьба Мюллюкюля И “Сортавала, 1932 год. - В.С.), а также заводы по изготов­лению гармоней, игрушек (кстати, давние предшественники сегодняшнего СМЛК и сто­лярные мастерские в Мюллюкюля. - В.С.).

 

Между прочим, “художническая” судь­ба Мюллюкюля, оказывается, тоже связана с Халлонбладами: “Усадьба Мюллюкюля в свое время принадлежала государственно­му советнику Халлонбладу, но когда Ееро Мякинен в 1881 году основал в Хелюля за­вод по производству инструмента и фисгар­моний (“Гармонисты все из Сортавалы!” - ­пелось в одной из народных песен “финс­ких времен”! - В.С.), то Халлонблад, желая внести свой вклад в устройство завода, предложил сделку по ее продаже на выгод­ных условиях, которые Мякинен принял”. Но продолжу основное цитирование. “Заводы рисовал и, например, Йохан Энгельберг... Сын Вяйне... Лаури, родившийся в Сорта­вала (1905-1952. - В.С.), одно время рабо­тал в родном городе учителем рисования в семинарии и рисовал... пейзажи окрестнос­тей Ладоги и Мюллюкюля...

Тюко Саллинен (1897-1955 один из наи­более талантливых представителей финс­кой живописи двадцатого века по оценке М. Безруковой. - В.С.) был родом из Hypмeса, но судьба рано забросила его из родных мест далеко на север. Восточная Финлян­дия (а был он также и в Питкяранте, и на Валааме. - В.С.) вновь открылась ему в 1910 году - в Сортавале, в Паусунвуори, в доме жены Мирри... После поездки в Америку Саллинен вернулся в Сортавалу.

В 1914 году им (“истинным реалистом Карелии”, - добавляют о нем в другом ме­сте Х. Сихво и М. Руотсалайнен. - В.С.) в Риеккале были написаны работы “Хиль­ма Пекки”, “Анни Саари”, “Апрельский ве­чер” и “В бане”. “Среди портретов выде­ляется “Мирри в черном” (1911 год), “Ав­топортрет” (1914 год). Он работал интенсивно, но оставался на родине лишь до 1919 года. Затем жил в Дании, Герма­нии и Франции” (М. Безрукова).

 

ИСТОРИЯ - В КАРТИНАХ 

 

       Это - финские страницы “художнической” истории Северного Приладожья и города.

А русские? Здесь гостевали-работали оте­чественные мастера высокого класса - жи­вописец Г. Стронк и график А. Авдышев.

Тут многое перенесли на бумагу и холст иностранцы. Те же немцы из ГДР Маттиас Егер, Йоахим Лаутеншлегер, и Хайде Марлис Шайбелер, которых в 1987 году сопровож­дали на Валаам петрозаводские живопис­цы Олег и Ольга Юнтунены и Дмитрий По­ленов. (Последний тоже писал виды этого архипелага, и не один год). В Сортавале, к примеру, летом 1988 года “тренировались” 17 участников республиканского семинара самодеятельных художников (тогда такие семинары были нередки) – медвежьегорцы  сегежане, петрозаводчане, олончане и лахденпохцы. Интересно, что выбор места встречи и работы сделали сами “семина­ристы”. Гости рисовали городские пейзажи. работали на Валааме, встречались с К.А Гоголевым и с членами сортавальской изо­студии.

Но это гости, и позднейшие. А что мы знаем о первом, до середины 60-х годов, этапе творчества собственно сортавальских мастеров? Практически ничего. Мертвая пустота духовно ничьей земли. Но вот со­здается народная изостудия, ею поначалу руководит Т.А Хаккарайнен. Затем приез­жает К.А Гоголев, возглавляет и студию, и созданную здесь детскую художественную школу. Разворачивается талант В. Федото­ва, К. Гоголева, и его ученики, уже местные уроженцы. “замечают” природу края...

“В Сортавальской семинарии учителем рисования (в немецком классе - В.С.) в 1883-1884 годах работал Элиас Муукка, пи­савший пейзажи родной ему местности Леми, этнографически относящейся к Ка­релии. Во время работы в семинарии он рисовал окрестности Сортавала. В более поздние годы Муукка совершал летние по­ездки для рисования на просторы Ладоги, - углубились в уже чисто городскую тема­тику Х. Сихво И М. Руотсалайнен. - Мест­ную живопись Сортавала - очень своеоб­разную по стилю и исполнению - представ­ляло творчество Эрики Реландер, Даниэля Песу и Бруно Пакаринена.

 

            Эрика Реландер (первая местная уро­женка из числа художников? 1879-1937. - B.C.), сестра... ректора семи­нарии Оскара Реландера, работала учите­лем рисования: в 1910-1911 годах - в Сортавале и в 1914-1921 годах - в Выборге. Свой летний отпуск она проводила в... Юхинлахти под Сортавалой, где однажды... гостил  известный русский художник Н. Рерих (на­зову некоторые его “сортавальские” рабо­ты - “Деревня Хавус”, 1917, “Вид на Ладо­гу”, 1921. - B.C.)...”. Как видно, в финские поры эта искра разгорелась в ровное и мощ­ное “здешнее” пламя.

Сжато об остальных художниках по ма­териалам книги “Сортавала и Приладожье”. Сначала дополнение об ученике классики финской живописи X. Мунстерхъелма Э. Мукке: “Усадьба Хюмпеля была после­дней у супругов Халлонбладов. Отсюда они в 1893 году переехали на городскую кварти­ру, после чего Хюмпеля стала летней дачей епископа Русской Православной Церкви Антрния...” Это о работе художника “Усадь­ба Хюмпеля” (1883), в которой нынешние сортавальцы узнают корпус бывшего детс­кого санатория, а теперь - частный дом. Саму эту знаменитую чету изобразил на полотне 1888 года художник Адольф фон Беккер (“Елизабет и Герман Халлонблад в усадьбе Хюмпеля”).

Хельми Саллинен (в девичестве Вартиайнен) (1888-1920): “После окончания сортавальской женской гимназии училась стан­ковой живописи в Атенеуме (Хельсинки)... Работа сортавальского периода... их проти­воречивое применение красок, реалисти­ческое изображение образов, подверглись резкой критике современников художницы. Но получили полное признание последую­щих поколений”. Кстати, Тюко Саллинену при написании картины “Мирри в черном” позировала Хельми.

Оскари Ряйсянен (1886-1950), который “был художником, писателем, иллюстрато­ром и карикатуристом”. Его “местная” ра­бота, воспроизведенная в этой книге, - “Кирьявалахти” (1922). О. Мукконен - картина “Айрантееянярви”, то есть, по-нашему, изображающая Парковское озеро, где, отмечали авторы книги, тогда гнездилось и отдыхало на весенних и осенних пролетах такое множество птиц! Впрочем, до 60-х и мы, теперешние хозяева, видели здесь по­добное, но... У Мукконена же - “оборотная” сторона Кухавуори в осенней пестроте. По­мимо смотровой башни, на картине увеко­вечена беседка на “мысе забывчивых” -еще один тогдашний топоним! Арво Иссало - “Мост Ваккосалми” (мост к парку) (1924), акварель. Аимо Ронканен - “Сортавала”, Паула Сайкконен - “Католический (может быть, православный? - B.C.) молитвенный дом в Отсое (1927), Тили Пакканен - “Про­лив Сипилянсалми” (1929)...

Паула Сайкконен: “Купеческая семья Сайконненых имела дачу в Ямилахти, в за­ливчике Хийденселька (напротив бывшего мясокомбината. - B.C.). Паула (1908) напи­сала этот ландшафт 20-летней студенткой”. Олави Пулкконен (1917) - “сортавалец, об­разование получил в Хельсинки”, его рабо­та “Сортавала, Рыночная площадь” (1935). Д.Ю. Песу - “Старая лютеранская церковь”, акварель, сделанная на основе старых фо­тографий, изображавших, какой она была до реконструкции 1890 года.

Сортавальская работа Григора Ауэра (подробнее о нем чуть позже) - “Вид со сто­роны больницы” (1937). И, наконец, Аймо Ронканен - “Сортавала, Губернская больни­ца” (1935). Любопытная деталь из жизни этого мастера: “Сортавальский адрес А. Ронканена (1913) в 1935 году был - Кирккокату, 1...” Тут логично вернуться к основной для нас статье Х.Сихво и М. Руотсалайнена.

“Даниэль Песу родился в Сортавале и работал тут до войны (1939-1940 годов.-B.C.). Он запечатлел на картинах виды Ла­доги и Сортавалы почти дом за домом, квар­тал за кварталом, как Виктор Святихин (рус­ский - финский гражданин! - B.C.) в Выборге. “Купи картину, и я нарисую на ней еще и твою семью” - так рекламировал Песу свои работы, продавая их в домах сортавальцев, где сохранились очень многие из них даже после ухода из Карелии...”.

Данных о конкретных художественных выставках в Сортавале довоенных времен мне в финляндской печати, к сожалению, не встретилось, но обобщающая цитата, вот она: здание ратуши (архитектор Ф.А. Сестрем, 1885) “одновременно служило и в ка­честве выставочного зала” (“Сортавала и Приладожье”). Ушли. Летопись нашего го­рода тоже оборвалась.

 

РУССКИЙ ЛЕТОПИСЕЦ

 

            Ничего этого и в помине не знал Владимир Федотов, приехав в 1960 году в Сортавалу. И оставленных картин Д. Песу не видел. Не знал, но то же самое продолжил и продол­жает сейчас...

Владимир Николаевич родился в Заонежье, но когда? - то ли в 1936, то ли на следующий год. Не ведает точно. Круглый сирота, оборванные корни. Не так давно он обнаружил близкого родственника... в Фин­ляндии. Только успели познакомиться (тот подарил фотографии его деда? - так Федо­тов впервые заглянул в утраченное про­шлое), как родич скончался.

Владимир Николаевич окончил Петро­заводское художественное училище №4 и в 1960 году попал в Сортавалу. И духовно укоренился здесь. Даже как-то жадно, по­рой спеша (что объяснимо), стал вгляды­ваться в новую для себя округу, - восполняя родовой разрыв, желая тут врасти оконча­тельно, дабы далее уже таинственная нить жизни не рвалась.

Трагическая история нашего края в его судьбе нашла свое еще более трагическое изломное воплощение. И двойная эта страш­ная рана в творчестве Федотова начала ус­покоительно и зримо для всех зарастать.

Не найдя места по специальности (рес­тавратор!), где он только с тех пор не рабо­тал, в последнее время - художником-офор­мителем в библиотеке, но главным для себя считает работу кистью. Занимался в изос­тудии, заочно учился в народном универси­тете имени Крупской (полотна Федотова уча­ствовали в выставках республиканского, российского и союзного масштаба, принеся автору лауреатские медали), однако лучшим учителем, уверен он, была природа, особо североладожская. Каждое лето обязатель­но уходил на этюды вместе с ГА. Стронком, который два десятка лет приезжал сюда, конечно, не отдыхать - писать (не наши ли скалы подсказали ему его иллюстрации к “Калевале”, тем более, что первые руны, вероятнее всего, и созданы карелами-ска­зителями или здесь, на их прародине, или вспоминая ее ландшафты). “Природных” этюдов и состоявшихся картин у Федотова множество, и все же больше всего, как од­нажды признался он одному журналисту, любит Федотов старые дома. Везде, где бывал, писал их - в Поволжье, Крыму, Риге. И, ясное дело, в ставшем родном городе на самом северном берегу Ладоги. В тол­стых папках с карандашными (а также уг­лем, пером) набросками - виды мест, где художник бывал. Папки набиты плотно, гео­графия пейзажей и видов довольно широ­ка, однако на большинстве листов - сортавальские уголки.

Ну, что тут особого, скажет кто-либо. А то, что если взять одни эти, в общем-то черно­вые, не предназначенные для показа листы, то окажется: город на них зафиксирован не только подробно, с разных, порой неожидан­ных для нас, точек (и потому, и так прекрас­ный своей архитектурой, он снова и снова от­крывается заново), но дан и в развитии!

Показано; как он менялся за эти че­тыре десятка “строительных” лет (в хорошую или напротив сторону - иной и болезненный разговор). То есть и старшее поколение моих земляков, увидев работы В. Федотова, может вспомнить: “Точно, тут стоял, да, такой вот дом, а теперь...” И юные сортавальцы имеют возможность заглянуть в годы, когда их еще не было на белом све­те, а уж о гостях города и говорить нечего. Короче, Владимир Николаевич - вольно или невольно - летописец города: И самый до­тошный из всех. По-видимому, сложи вмес­те разновременные “сортавальские” рабо­ты всех прочих теперешних мастеров (о си­туации до 1940 года судить не берусь) - они, в сумме, не перевесят коллекции Федото­ва, нет. И. смею утверждать, это относится не к одним лишь рабочим наброскам, но и к законченным картинам.

-           Сколько же их у вас? - спросил я у художника, уже успев для освежения памя­ти обежать его три одновременно действо­ вавших в тот мой приезд на родину его мини-выставки. Мастер затруднился дать точный ответ: общего счета не вел, но четыре кар­тины купил музей Суздаля, полтора десят­ка - музей Северного Приладожья (когда имел на то средства), более десятка оста-

.лись в Финляндии после прошедшей там, в побратимском Сортавала Китее, выставке (1993), а многие работы (картины и рисун­ки) он просто дарил родне и друзьям.

Федотов - подвижник. И активно пишет, и старается активно выставляться в став­шем родным городе. То в Центре творче­ства детей и юношества, то в Доме офице­ров, а в фойе центральной библиотеки -великолепном по архитектуре и узорочной отделке здании прежней ратуши - его “сортавальская” экспозиция висит уже несколь­ко лет: сгоревшая курная изба в парке (ус­певший увидеть ее вживе глянет и вспом­нит, а кому не повезло - сейчас разглядит, что ж мы потеряли), вид на городской за­лив, створ улицы Суворова -самый поэтич­ный и любимый художниками уголок старо­го города, вид на зимнюю улицу Карельс­кую в центре ее и начало улицы Ленина-Ратушной с былой (старожилам объяснять не надо) “шайбой” там, где ныне сухо-бревенчатый четырехугольный в пла­не сруб магазинчика “Ранта”, та же рату­ша-библиотека...

-           Никто там не смотрит, - сокрушается автор. Я с ним категорически не согласен, Наоборот, считаю, что на выставку кто еще сколько людей решится заглянуть, а тут всяк входящий зрит. Также висят в фойе музея Северного Приладожья работы мас­тера: вид на город со скалы за пивзаводом, сквозь зимний сквер на площади Кирова-Рыночной (Торговой), окружающие площадь архитектурно-бесценные здания, река Вак-ко со спящими до весны перевернутыми лодками на изгибе берега, вид на город с вершины скалы Куха, откуда лучшее обо­зрение и улиц, и близких к жилью скал, ле­сов и озер, озер, озер... Здесь часты турис­ты и гости, тянет сюда и обвыкших к красо­те града земляков моих, отсюда обязательно смотрят фотографы и художники.

“Вернер Тхоме (1878-1953) был худож­ником, воодушевленным Карелией и осо­бенно ее “морскими” видами. Он с 1903 года проводил каждое лето в Суурсаари вместе с Магнусом Энкеллиненом. В Сор­тавала жила его сестра, у которой он гос­тил каждый год почти до 30-х годов. От этих летних приездов остались солнечные и от­крытые пейзажи, наиболее известные из которых: “Сортавала с Кухавуори” 1931 года и “Куккасаари в Сортавала” 1938 года”, -цитирую книгу X. Сихво и М. Руотсолайнена. Добавлю: и “Больница” (1933).

К делу это никакого отношения не име­ет, но, бывая тут и глядя на эту работу Фе­дотова, вспоминая аналогичные - финских мастеров, я не забываю и кадры из финс­кой военной кинохроники: немецкие пуле­метчики (они? в нашем крае, помогая фин­нам вернуть “утраченные территории”, ле­том сорок первого наступала и 163-я германская пехотная дивизия; так или ина­че, но каски у солдат характерно немецкие) ведут обстрел города. И видно, как от пуле­вых попаданий брызжет железо на крыше одного из красавцев-домов - бывшей женс­кой гимназии.

Такая у моей родины судьба, и интерес­но, что в июне 1996 года по заказу (!) учите­ля истории школы поселка Хаапалампи В.Д. Добжанской музей организовал из работ Федотова выставку под многозначительным названием “Мне родиной теперь сия зем­ля...”. А одна из действовавших в Доме офицеров очередных федотовских выставок называлась “Сердоболь”: опять несколько разных (в разные стороны глядя) видов со скалы Куха, памятник рунопевцам края, моя родная “первая” школа...

- Недавно был в “третьей” школе. Ди­ректор позвал, я пришел, с детьми гово­рил, показывал...

Молодец директор, счастливые нынешние школьники: кто-то из них точно влюбит­ся в свою родину, сквозь прозу быта, нервы и грязь теперешней жизни пристально вгля­дится и увидит город - светло, поэтично, может быть, больно. Недаром однажды го­сти-побратимы, посмотрев детский концерт юных сортавальцев, серьезно ответствова­ли, что “в финском городе, соотносимом по масштабам с Сортавала, не часто ветретишь такое обилие детских талантов и твор­ческих групп, способных выступить на та­ком высоком профессиональном уровне”. Вот и по числу (и “качеству”) художников русский Сортавала сравнялся, а то и пре­взошел (как это оценить?) с финляндским. Картины Д. Песу висели в квартирах пре­жних хозяев города, работы В. Федотова, П. Спиридонова, В. Филатова, Ф. Зиновьева, М. Губина и других теперешних сортавальцев -сейчас на стенах квартир моих земляков.

 

МОЙ РОДИТЕЛЬСКИЙ ДОМ

 

       Акварель и масло, тушь, пастель и гуашь - всеми техниками пользуется Владимир Ни­колаевич. Последнее время особо полюбил тушь. И пишет заточенным пером из обыч­ного тростника. А еще пришел к своему сти­лю - работам в смешанной технике акваре­ли и пастели. Десятки, сотни, тысячи на­бросков во время “целевых” обходов города ли, окрестностей его, ладожского побере­жья. Затем основной труд, когда вызревшая работа появляется не менее чем через де­сяток сеансов (а сеанс - два с половиной часа), но окончательно на суд зрителя кар­тина появляется лишь через несколько лет: идет уточнение цветов и оттенков, что-то на ней поправляется.

А между прочим, у Федотова мастерс­кой как не было, так и нет. Дома он работа­ет, под заоконный говор непугаемых маши­нами (окраина!) летних птиц или греясь у стоящей посреди дома печки. Печка - это хорошо, считает мастер, она - не то, что батарея. Затопишь - гудит огонь, тепло льет­ся. Я и не заставал его несколько раз пото­му, что Владимир Николаевич, оказывает­ся, колол дрова в сарайке. И дело надо сде­лать, и работать весело, и лето будет свободно для душевной работы на Ладоге, на улицах, на склонах здешних скалок.

“Сортавальские и ладожские пейзажи” Федотов, понятно, видел и сравнивал рабо­ты прежних мастеров со своими и своих кол­лег. Но в том издании, естественно, лишь малая часть “местных” пейзажей. В пору процитировать слова финских искусствове­дов о Д. Песу: “В музее г. Йоэнсуу находится богатая коллекция картин Песу, задоку­ментировавшего (и это точное слово! - В.С.) Сортавала”. Вот бы глянуть!

... В моем немногостенном доме есть узкое место для картин, в разные годы по­даренных художниками, друзьями и знако­мыми. А эта, первая в малой коллекции, не висит даже, но стоит на спинке дивана, ибо, во-первых, не имеет рамки, а, во-вторых, у нее особый статус: символизировать мою родину. На листе картона - в окружении при­брежных лодочных сараюшек-ангаров, в безлиственно-сквозном зимнем круге топо­лей - низкая по сравнению с деревами цер-ква. Старый Никола, и сейчас свято метя­щий место, где, по крайней мере, уже пол­тысячелетия назад стояла православная церковка - духовная сердцевина, центр ог­ромного Никольско-Сердобольского погос­та Водской пятины Новгородской Руси.

Храм (говорят, первый из поставленных в землях от Суоярви до Финского залива и от Иломантси до Погранкондуш) и тогда единил округу, где в те поры жила летопис­ная корела. Из этой точки потом возрос наш город, став негласной столицей Северного Приладожья. Сия, нынешняя церковь, по свидетельству специалистов, хранящая в своих формах следы новгородской архитек­туры, и сейчас - одно из самых тайно-при­тягательных- мест на берегах “сортавальского” залива Ляппяярви. А изобразил ее, основательно севшую на взлобок скалы, легкую, всю устремленную ввысь надо льдом залива, над человечьими строения­ми, над бабой с ведрами на коромысле, -мой земляк Владимир Николаевич Федотов.

Работа сделана в 1970 году, когда я еще только-только окончательно осознал свою тяжкую и одновременно крылатую тягу к этой земле. В один из последних приездов на родину, увидев у Федотова первый (перо, гуашь) набросок своего родительского дома, заказал мастеру “полную” работу. И через 'год получил - моя окраинная улочка, наши три окна на север сквозь высокие свечи выросших в небо берез. Улочка, уводящая вглубь отчины.

 

ГОСТИ-ХОЗЯЕВА

 

         Оказывается, не только перечисленных в “Образах Карелии” мастеров дало Север­ное Приладожье. И узнали мы о том, когда открылись границы и гости (и бывшие хозя­ева сей земли) прибыли из-за близкого, но так долго недосягаемого зарубежья.

В Суоярви родился и жил здесь первые свои два года (1937-1939) “древорезчик” М. Хиетанен из Иматры. В Салми (1925) -график В. Куусела из Хельсинки. В Хаапа-лампи - скульптор Т. Яатинен из Китее. Ху­дожник В. Русанен хоть и рожден был в 1928 году в Хельсинки, но отчина его отца - Куок-каниэми, и когда Вяйно было всего четыре года, их семья перебралась сюда. В хозяй­стве имелось около 30 гектаров земли, но отец промышлял и изготовлением лыж, ко­торыми торговал на сортавальском рынке.

Старый Вяйно несколько раз уже побы­вал в Куокканиэми, чтобы поклонить­ся родной земле. “Сейчас на том ме­сте ничего нет”, - говорил мастер во время одного из приездов, но, по его же словам, эти посещения “греют сердце художника, и он рад, что они, наконец, стали возмож­ны”. Мальчик рано решил стать художником и, хотя отец не одобрял его выбора (есть более надежные профессии), стал им, в 1962 году окончив художественную академию в Хельсинки. Его мастерская - в местечке Саариярви, где собрано около 100 работ (пейзажи, портреты) художника. Мастер пишет и маслом, и темперой, и во­дяными красками как на холсте, так и на бумаге.

И вот в феврале 1992 года двадцать пять его работ были показаны в Петроза­водске, а оттуда, по завершении выстав­ки, не сразу отправились домой, в мастер­скую на берегу, а в милый его сердцу Сортавала, где в Выставочном зале более месяца их могли видеть его нынешние зем­ляки - мы.

А вот ситуация почти прямо противопо­ложная. В 1964 году в Доме творчества ком­позиторов отдыхал Порфирий Никитович Крылов - тот, который “средняя ипостась” знаменитого содружества художников Кукрыниксов (М,В. Куприянов, П.Н. Крылов и Н.А. Соколов). В единстве своем они, в ос­новном, мастера карикатуры, но мало кто знает, что единолично Порфирий Никитович известен еще, во всяком случае, в худож­нической среде, и как пейзажист.

Так вот тогда он у нас, понятно, не только отдыхал, но и работал: встречался с участниками городской изостудии (вот это собеседник!}, даже участвовал в жюри творческого конкурса местных художни­ков, а затем вручал призы победителям. Но и работал, выходя с этюдником на плэнер, а попросту - на наши скалы, поляны и берега.

Североладожские пейзажи он называл необычайно красивыми, потому, видимо, этюдов увез с собой достаточно. А вот две свои здешние работы (вспоминает В.Н. Фе­дотов) подарил нашему городу! Однако к настоящему времени следы их затерялись. Был бы тогда у нас Выставочный зал!

На церемонии закрытия экспозиции финнов звучали не только речи, но и фор­тепианная, и струнная музыка, исполнен­ная учащимися нашей музыкальной шко­лы. Это событие - пример новой художнической истории города вообще, и Выста­вочного зала, в частности.

31 июля 1993 года в Доме офицеров состоялся творческий отчет к тому време­ни в семнадцатый раз приезжавшего в Сортавалу московского художника Б.А. Смирнова-Русецкого, ученика Рериха. За пятьдесят дней этого визита 88-летний ху­дожник создал 23 этюда в технике пастели. Мастер показал свои работы, комментиро­вал их. Знали б мы, что эта встреча с ним -последняя! Очередная его и его жены, Веры Леонидовны Яснопольской, полнокровная выставка была запланирована музеем Се­верного Приладожья (новая художественно-выставочная “точка”) на следующий год, несколько своих картин Борис Алексеевич обещал подарить столь любимому им Сердоболю. В родной Питер он уезжал на дру­гое утро, и - заболело сердце. И останови­лось 7 августа. Прах мастера лег на Волковом кладбище- Некоторые работы с космическими образами нашего края были-таки переданы в сортавальский музей.

Самое время сказать о бывшей препо­давательнице совхоза-техникума Н.И. Воро­новой, размышлявшей о том, чем интерес­ным занять ребят во внеклассной работе. Нине Ивановне очень помог совет краеве­да Е.Ф. Бультяковой: жизнью и творчеством семьи Рерихов, в 1916-1918 годах живших в Сердоболе-Сортавале. Ее ребячья группа “Поиск” засела за письма - вплоть до Треть­яковки, с просьбой прислать любую инфор­мацию о художнике, копии публикаций о нем, репродукции картин. Тогда это сделать было непросто. Только за один учебный год (1974-1975) собрали столько, что еле вместилось в два огромных альбома.

К Нине Ивановне приезжали студенты и аспиранты МГУ - участники университет­ской изостудии. Она их водила по рериховским местам, они ей рассказывали ново­сти. Познакомилась и с Б.А. Смирновым-Русецким, который в свой последний приезд останавливался у нее. Сейчас она на пенсии, но до сих пор ведет сбор дан­ных о Рерихе, а теперь и о Борисе Алексе­евиче, привечает гостей (и зарубежных), а когда приглашают с рассказом к детям - ко­нечно, идет. Как добрый подарок-книга “Бо­рис Смирнов-Русецкий. Творческий путь”, подписанная автором.

В тот последний свой приезд Смирнов-Русецкий еще успел подписать груп­повое письмо, ратующее за организа­цию в здании бывшей финской гимназии, со­ветской школы-интерната (ныне Дом дет­ства) муниципального Центра Культуры, где авторами мечталась Малая Академия Ис­кусств республики, художественные мастерские по изготовлению сувениров, летний дом творчества художников и скульпторов, сад скульптуры...

Какой Центр! (Ю. Линник, кстати, тоже долго добивался отдачи здания милиции под экспозицию собранной им уникальной кол­лекции художников группы 20-х годов “Ама-равелла”, куда входил и Смирнов-Русецкий  и которую патронировал Рерих, но...). Че­рез месяц с небольшим был кровавый ок­тябрь, потом выборы, обвал экономики, массированное наступление масс-культуры.

Но “художническая” жизнь Сортавалы, пусть резко съежившись, все же продол­жалась. Из последних по времени ее при­мет - в День города 1996 года (и 100-летие Певческого поля) Дом офицеров приглашал на выставку лахденпохца А. Васильева, в марте года следующего здесь открылась эк­спозиция из пятидесяти семи работ уже це­лой группы лахденпохских авторов - В.Я. Степаненко, Т.Н. Тувалиной, М.М. Маслен­никова, Е.А. Колесниковой, Н.А. Бахметь­евой и И.И. Семеновой. Тогда же и здесь же действовали выставки В.Н. Федотова, народной изостудии МП “Досуг”, учащих­ся нашей “художки”.

В 1998 году - выставка “Неизвестный Рерих” из 37 компьютерных копий {кто рис­кнет оригиналами, которые находятся в Нью-Йорке?), эскизов декораций к операм “Князь Игорь”, “Снегурочка”, к балету “Вес­на священная” и другим, посвященная 50-летию памяти Рериха выставка “Свет не­сказанный” из 36 произведений Б.А. Смир­нова-Русецкого (1905-1993), где среди прочих впервые были представлены его работы “Белуха” (цикл “Алтай”), “Ступе­ни” (цикл “Космос”), “Пижма на снегу” (цикл “Прозрачность”)... Все лето 1999 года здесь гостила выставка “Фрески эпохи Воз­рождения”. Конечно, копии. Компьютерные. Оригиналы - во дворцах и храмах Ватикана {основная часть - детали фресок из Сикстинской капеллы), в галерее Уффици во Фло­ренции (живопись) - Микеланджело (“Отде­ление света от тьмы”, “Создание планет”, “Грехопадение и изгнание из рая”). Октябрь 1999 года - выставка “Калевала” глазами художников”. Конкретно - линогравюры санкт-петербургского авангардиста Юрия Люкшина и масло петрозаводчанки Светла­ны Георгиевской. А также эскизы карандашом, офорты и акварели 50-х годов, серия {1982 год) плакатных портретов главных ге­роев “Калевалы” Георгия Стройка и две работы К. Гоголева. Январь 2000 года - око­ло сотни компьютерных копий из Н. Рериха из музеев и частных коллекций США под общим названием “Держава Рериха”. При­чем, многие из картин (не копии) прежде никогда не выставлялись. Готовится к откры­тию и вторая часть рериховской выставки “Сердце Азии”. Не забыть очередной выс­тавки В.Н. Федорова “Мой Сердоболь”...

Знак времени, художественное влияние: в кабинетах некоторых предприятий и мэ­рии на месте прежних портретов политичес­ких и государственных деятелей появились пейзажи.

 

(продолжение следует)