Владимир СУДАКОВ (Петрозаводск) " СЕРДОБОЛЬ – СЕРДЦЕ БОЛИТ… (исторические и культурологические очерки по Северному Приладожью)" - часть 18-ая

ПАМЯТЬ О РОДИНЕ

 

       На серванте, на полках, а ради нашего при­хода и на столе - крохотные, склеенные из щепочек, макеты малых церквей, соборов, сказочные терема и вдруг - целая усадьба, в которой дом, амбар, рига и баня, огоро­женные заборчиком с воротцами и с колод­цем посередине. Она так и уместилась - на одной доске.

Крыльцо дома - как у Ваньки было, баня - такая же у другого нашего соседа... - хозяйка однокомнатной квартиры в па­нельной пятиэтажке Галина Алексеевна Соловьева, невысокая, пожилая тихая женщина, отвечает охотно, но ровно, по­казывает свои работы. Да и не только свои, а мужа и сына. Это ведь глава се­мьи, Петр Михайлович, первым пристрас­тился делать макеты церквушек и соборов в Кижах. Сын Валерий, еще живя в роди­тельском доме и глядя на вечерние руко­делия отца, тоже увлекся. Смотрела-смот­рела на них Галина Алексеевна, да и сама привязалась.

А может, семейная драма и разлука ук­репили в ней увлечение: муж умер, сын те­перь далеко живет и работает - в Дудинке, не часто с ним встретишься. Может, и это, а, может быть, детские деревенские годы встали в памяти, не заслоняемые сейчас ра­ботой и бытовыми думами о семье - что по­есть сготовить, как одеть-обуть по-хороше­му? Жила она в 30-е годы в Кадуйском рай­оне Вологодской области. Деревня Горелый Починок - имя ее родины. В семье было три сестры и брат. Брат-офицер с войны не вер­нулся, но сестры живы остались: “Да они сейчас в гостях у меня, только в город ушли, прогуляться ”.

Судьба привела ее в Сортавалу. Наста­ла пенсия. Вольное для сердца время. И всплыли со дна души родные и соседские лица, места отеческие... Годов с тех пор вон сколько утекло! А вернуть хочется, чтобы не только внутренним зрением самой уви­деть, но чтоб и другие глянули. Хотя бы сын, дитя иного времени. Или вот внучка Танеч­ка, Та вообще только-только мир познавать начинает в свои детсадовские годики.

Выход для Галины Алексеевны оказал­ся простым. Если муж старался точно ско­пировать шедевры северного деревянного зодчества, то она решила воссоздать, на­сколько памяти и таланта хватит, свою де­ревенскую родину: из специально вылущен­ных щепочек с помощью клея “строит” сель­ские дома, какими они запечатлелись в душе.

- Конечно, у нашей избы не такие поло­тенца были и князек... Непонятно? Ну, ко­нек на крыше, и так можно сказать. И жу­равль у колодца не совсем наш, и все же...

Да, документальной точности в работах мастерицы нет и получается все немного даже излишне красочно, лубочно, на мой взгляд, да, собственно, в этом призналась и сама Галина Алексеевна. И все же - вот оно, целое подворье, добавить к нему дру­гие - и улица выйдет. И хочется-то не скру­пулезного копирования, а праздничности, которая теперь, на склоне лет, окрашивает все картины детства.

Сын в гости наезжал, рассказывал, не бросил это занятие: друзьям-сибирякам что-то там мастерил. И у них, видать, тос­ка по “немагазинному”. Гостьи тоже хо­тят увезти поделки старшей сестры. Так уедет ее память об общем прошлом под Москву, в Орехово-Зуево, к средней по возрасту сестре Жанне Алексеевне Иванцовой и к Полине Алексеевне Бондаренко в Эстонию (как-то там теперь ей живет­ся?). Уже и дочери их, сыновья, зятья сде­лали запросы на “продукцию” сортавальской тетушки.

Останутся на шкафу, блестя лаком, по­делки мужа и сына, опустеет полка с хозяй­киными вещицами, но у Соловьевой еще задумки есть. Появятся и новые “построй­ки”. А когда летом Галина Алексеевна мас­терит свои дома да амбары прямо на дво­ре, окрестные мальчишки подсаживаются, выспрашивают, удивляются. Потом уже зна­комые женщины-ровесницы подходят.

Сейчас шумно в ее квартире от гостей, но разъедутся они и снова останутся здесь она и ее память.

ГА. Соловьева, отец и сыновья Голова­чевы, П.П. Ковалева, М.Г Гибенков, Г.В. Виноградов, 5.А. Шамов, А.М. Демехина, А.А. Суровкин, а недавно вышел на В. Фи­латова. В. Латковский, обнаружился и Е. Вылегжанин, не забыть о плетельщике из лозы В, Шкарубо (он и живопись “пользу­ет”), о Н.Морозове и А. Константинове... И, опять же, К.А. Гоголев - этот, наверно, не­полный ряд фамилий (да не обидятся те, кого я без заднего умысла упустил: лучше пусть сами о себе напомнят) известен и сортавальцам и специалистам. Он очеркивает круг людей, занимающихся резьбой по де­реву. Делают те же макеты церквей, вазы, ложки...

Кстати, Александра Михайловна Деме­хина, часто приглашаемая на встречи, как в городе, так и в поселках, где она расска­зывает о своем пристрастии и демонстри­рует привезенные с собой в хозяйственной сумке некоторые из своих - наиболее транс­портабельных - поделок, поведала об одной из таких встреч-поездок. Дело было в не­большом поселке Рюттю. Она, как водится,-раскрыла технику работы, посетовала на трудности приобретения нужных резцов (где купить, на что купить, как заточить?), пока­зала привезенное, и один мужчина заинте­ресовался; “Пожалуй, и я бы попробовал...” Может, и попробовал, присоединясь к скла­дывающейся - или забытой до неузнавания? - сортавальской традиции.

Говорят, что это устойчивое увлечение среди горожан началось с Суровикина, кото­рый в 1973 году стал работать резцом “аф­риканские” маски, а теперь пробует себя в более плоской, рельефной резьбе. Но вер­немся к древосечцам и архитекторам”.

 

ОГЛЯНИСЬ ВОКРУГ

 

         Такая же, как у Г.А. Соловьевой, квартира и у Б.А. Шамова... Такая, да не совсем. В ней не с конвейера взятый, а самодельный, ук­рашенный виньетками и росписью “оклад” зеркала, старая, много лет выдержавшая скамеечка - не в пример нынешней мебели, безродной по происхождению и такой хлип­кой впридачу, что до детей не доживает, не только до внуков (вот и разорванность цепи отцов с потомками). И еще - избы с собора­ми в шкафу. Конечно, макеты их. Поделки Бориса Александровича, плотника с двад­цатилетнем стажем, потом столяра.

- Борис, это к тебе, - сказала сухо жена, открывшая нам дверь (дело было в конце восьмидесятых), и, чем-то оза­боченная, ушла на кухню, да так ни разу и не вышедшая к нам, только изредка погля­дывала в дверной проем и вновь неслыш­но исчезала.

Зачем это нужно? Искать фанеру и изводить ее в щепки, которые затем склеивать “в ином порядке”? И лобзиком, который естественным кажется лишь в руках детей, осторожно выпиливать узор в почти дюймо­вой доске? Зачем сотни часов вбухивать в дело, от которого ни денег, ни гарантирован­ной благодарности - ну, на городской выс­тавке раз в год покажут, а потом? - пример­но такой провокационный вопрос задал я хозяину. Тот не знал “словесного” ответа, дело его - вот настоящий ответ.

Шамов изготовил макет Сласо-Преображенского собора (кижская монополия в со­знании), сделал, склеил кижский же Покров­ский собор (“Но перемудрил, пропорции нарушил и окна крупнее, чем надо, пустил”). Как и Соловьева, изготовил и целое кресть­янское подворье, украсив строения веселой резьбой (“Такими ли были избы на родине?- Нет. И дома у нас стояли огромнее, а толь­ко в их семье одиннадцать детей народи­лось, да времени у крестьян подчас не хва­тало на резьбу”), даже какой-то кавказский дом по увиденному в газете снимку воспро­извел, только плоский он вышел: не давала объемного видения фотография! И дошел-таки Шамов душой до Северного Приладожья, увидел в нем красоту, захотел отобра­зить его в дереве!

Однажды он побывал в гостях у зятя и сватьи в деревне Орусьярви Питкярантского района. Издавна в истории края извест­ное, некогда крупное карельское селение, но теперь большинство жителей из нее и сваты его в более “перспективный” посе-лочек километров за двадцать перебрались, а зять с дочерью и вовсе обосновались в райцентре. Стоит же в Орусьярви красивая старая церква. И так глянулась она Борису Александровичу, что уговорил он родню достать ее фотографии, и, смотря на фото и вспоминая свои впечатления, сделал макет . того храма. Раз! - а зять выпросил его на память о своей родине. Изготовил второй, дубликат, что ли - тоже пришлось подарить, уже сватье. Так что в коллекции автора этой вещи теперь нет.

Но, главное, Шамов первым среди сортавальских “макетчиков” вгляделся в свой город, загорелся желанием повторить в де­реве каменную Никольскую церковь. На­ученный горьким опытом, упросил местно­го фотокорреспондента С. Дубатолова сде­лать ему четыре снимка - чтоб со всех сторон. И “построил” заново 30-сантимет­ровую по высоте копию. Потом повторил лю­бимую сортавальцами ажурную беседку, что легко стояла в парке на мощном каменном взлобке, вдающемся в озеро Айране - к моменту нашего разговора ее уже не суще­ствовало вживе, сожгли бестолковые или равнодушные люди, потеряна она была' (ныне-то восстановлена Николаем Поповым с товарищами), а в квартире Бориса Алек­сандровича - вот она!

Эта беседка и еще одна его поделка чуть ли не с год путешествовала по выставкам, грамоту привезла, вернувшись на место. Но в грамотах ли отрада, хотя они и приятны, молча говоря мастеру: нужен его труд вда­леке. А вблизи, в своем городе? Во время беседы Шамов несколько раз оговаривался о своих вещах: “Когда это было! Сейчас не делаю, год уже ничего...”, но думалось -про­сто копятся в его душе замыслы, ждут свое­го часа, когда, созрев, смогут торнуть древознатца под руку, заставят сесть за стол и...

Вот церква из Орусъярви, вот городс­кая, - подталкивал я его дальше по избран­ной им стезе, - а как же старый Никола из Риеккалансаари? Он-то как, достоин вос­произведения?

Можно, - односложно соглашался Ша­мов. - Мы ее сами и ремонтировали, когда я  в
ремстройуправлении работал. Окна еще пе­редвинули, раньше они не там были, как сей­
час. Переоборудовали из под склада в клуб.

Так и вернуть ей, для начала в макете, прежний, настоящий вид. А старые городские здания, да и окраинные - та же библио­тека-ратуша, детсад №3 (где ныне музей)? - напирал я.

Еще по улице Антикайнена, - резонно добавлял он.

Точно, и здесь. Есть ли желание их “построить”?

Молчал мастер. Раз сам не решил, зна­чит говорить пустое.

-          А точный макет всей старой части го­рода? Хотя бы кварта ла - двух? Ну, допустим, тех, где не улицы, а линии - 1,2,3,4,5,6,7-я? -опоясавшие одну из скал, они живописны, но уже попали под нож бульдозера.

У меня в памяти (говорил о том и хозяи­ну) пример из далеких Нидерландов: там возле столицы есть музей под открытым не­бом, Мадуродам, где дотошно повторена вся страна - города, дома, поля, реки, мельни­цы, суда в портах... Все макеты соответствуют реальности, только уменьшены в сорок раз. Посетителям они {а здесь их перебы­вает более миллиона в год) - по колено и ниже. То есть и достаточно мелки, чтобы этак вот пройтись из конца в конец “госу­дарства” за час-другой, и все же крупны, чтобы можно было их рассмотреть в под­робностях.

Наглядно, познавательно и гордо за себя - нидерландцам-голландцам. И даже выгод­но. А нам? Да, держава наша огромна, и чтобы ее замакетировать навроде копееч­ных на территории Нидерландов – сколько ж десятков, сотен гектаров надобно, и времени, и сил, и мастеров, однако город-то наш вполне уместился бы на полянке, в сквере. Или хотя б в настольном варианте... Чуть позже, встретившись на улице с женой Бориса Александровича, я узнал о причине его мрачноватости: они тогда были в ссоре, но вот после нашего разговора по­теплело.

            -          Спасибо вам, - улыбнулась эта малень­кая пожилая женщина. А я уже знал, что идея, к которой неосознанно, наощупь, шел Шамов, которую я так пылко развивал пе­ред ним в велеречивых и, наверное, пугав­ших его (и разбередивших думы?) словесах -         эта идея уже осуществлялась, правда, по  ту сторону границы, но то уже другая тема -архитектуры.

...Из старых газет: летом 1988 года в окрестностях щвейцарского городка Интерлакен прошла первая международная неде­ля резчиков по дереву. К сожалению, не знаю, прижилась ли эта традиция, но {про­стите за банальность) в Сортавале древосечцы есть.

 

 

МАСТЕР

 

        Все высокие слова, все превосходные эпи­теты уже давно и заслуженно сказаны зас­луженному работнику культуры Карельской АССР и РСФСР, народному художнику Рос­сии (с июля 1996), почетному гражданину города Сортавала, каковым он стал в день своего 70-летия в июле 1996 года. И не толь­ко из уст сортавальцев звучали подобные слова, но и вплоть до академиков живопи­си и лауреатов Госпремий, а писатель Лео­нид Леонов в книге отзывов выразился крат­ко, но как: “Блистательно! Спасибо. Добро­го Вам здоровья!” И все же сказать.одолгом восхождении К.А. Гоголева на вершину надо, пусть и подчеркнуто биографично...

Молодой Кронид (отец, начитанный человек, сам немного рисовавший, дал ему такое греческо-мифическое - Зевс! - имя) родом из села Прутское Подерковского района с вольной русской Новгород­ской земли.

“Мать, Мария Андреевна, была из ку­печеской семьи, а отца, Александра Ивано­вича, после духовной семинарии направи­ли священником на Новгородчину. Но в цер­кви он служить не стал. Александр Иванович вообще был необычайный, стран­ный, на взгляд односельчан, человек. Из церкви ушел, но и в колхоз, куда тянули, не пришел. Был сам по себе. На жизнь добы­вал плотницким и столярным ремеслом, после войны завел пасеку (здесь и умер). Пушкин, Толстой, Достоевский, Бабель, Кант, Шопенгауэр - вот далеко не полный круг его чтения”.

Кронид Александрович отца считает главным человеком в своей жизни. Рано расставшись, они много переписывались. В письмах отец ненавязчиво рекомендовал, что читать, прививал почти религиозное от­ношение к труду, высказывал свое отноше­ние к власти, женщине, семье, деньгам... (К деньгам у отца отношение было своеобраз­ное. Когда он куда-то отправлялся, жена зашивала ему деньги в одежду: не столько, от воров, а чтобы нечаянно не выбросил). Главными ценностями для Кронида Алек­сандровича стали работа и семья...

Когда немцы взяли Старую Руссу, Прутское оказалось в немецком тылу. Время было странное. Тиши­на - будто и не война. Все замерло, как пе­ред грозой. Немцы появились, когда можно было проехать по зимнику. Гоголев запом­нил день, когда впервые увидел фашистов: 3 декабря 1941 года. Оцепили село, стали искать мужчин. Взяли и отца, не воевавше­го по возрасту. Били на глазах у семьи, но отпустили.

Каратели пробыли у них дня три, пост­реляли людей и ушли. И опять - тишина. По­явились наши. Начали формировать заградотряды. И работа нашлась для всех, в том числе для 15-летнего Кронида. Строили аэродромы (“Аэродром разбомбят - мы опять латаем”), возили боеприпасы на ло­шадях партизанам, отец мастерил лежанки для раненых...

В августе 1942, отвезя боеприпасы партизанам, Кронид вернулся домой ночью. Только прилег, мать будит: “Сынок, надо ухо­дить, немцы”. И подался Кронид с сестрой в лес к партизанам. Те решили пробивать­ся к своим через линию фронта.

Этот переход тоже запомнился. Ок­тябрь, заморозки - холодно, и в любой мо­мент на немецкий патруль напороться мож­но. Наконец, вышли к Валдаю, где распо­лагался штаб партизанского движения. Его хотели отправить в тыл, в детдом (отец с матерью под немцами, что с ними - неиз­вестно), но Кронид - ни в какую. Определи­ли в истребительный батальон - дезертиров ловить.

В ноябре 1943 Кронид Гоголев уже был в действующей армии. Когда учился на пу­леметчика, их роту назвали ротой доходяг - такими они были от голода и муштры. Ле­нинградский, Карельский, 2-й Белорусский фронты. Освобождал Карелию, Польшу, участвовал в боях за Тарту... Войну закон­чил в Германии. Там, в каком-то городиш­ке, впервые увидел электричество - поди­вился этому чуду.

В 1946 вернулся на Родину. Их, воинов-освободителей, проверяли по всем стать­ям: кто, что, где, когда?;.. После этого - сроч­ная служба, Морфлот. Симферополь, Бал­тика. На войне - командир пулеметного расчета, на флоте до главного старшины дослужился. Чуть не 10 лет под ружьем. Имеет... две медали “За отвагу”, орден Отечественной войны 2 степени, другие боевые награды. Но не менее этих наград ценен для Гоголева орден Русской православной цер­кви - Святого благоверного князя Даниила Московского 3 степени, полученный от Пат­риарха Московского и Всея Руси... в про­шлом (1996. - В.С.) году.